Сага о Белом Свете. Порнократия - Евгений Черносвитов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А что это ты так возрадовалась?» – спросил ее Всеволод Петрович.
«Как не радоваться, – весело ответила Люба, – за одним столом с таким великим человеком сидеть буду…»
«Да, ладно, – ехидно сказал Володя. – Небось еще государственные экзамены ему придется сдавать и после третьего, выпускного, и после шестого курсов…»
«А, почему третий курс называется выпускным?» – поинтересовался Всеволод Петрович.
«Да потому, что после третьего курса студент не только вплотную приступает к изучению медицинской профессии, но и практика у него начинается врачебная. Если до третьего курса Люба, к примеру, прошла практику санитарки, медицинской сестры, то после третьего четвертого курса она будет уже практиковаться как врач, по всем врачебным дисциплинам: начиная с общей терапии, и кончая психиатрией…»
«А, ты, Володя, какой специальности будешь?»
«Я – психо-фармаколог…»
«То-то я не могу представить тебя ни с фонендоскопом, ни со скальпелем…»
«Ну, это Вы зря, Всеволод Петрович… психо-фармаколог должен быть и хорошим терапевтом, и хорошим хирургом, и, вообще, врачом самого широко профиля! Только поэтому он может разрабатывать лекарственные препараты, и препараты для профилактики самых различных заболеваний! Володя недавно доказал, что он не просто хороший врач, он – гений!..»
«Да ну? – недоверчиво воскликнул Всеволод Петрович, пристально глядя на Володю, который при словах Сережи слегка порозовел, – и что он такого гениального изобрел для медицины?»
«Уникальнейшие советские препараты для профилактики и лечения многих нервных расстройств и заболеваний, и очень необходимых в комплексном лечение прежде всего сердечных болезней…»
«А как называются эти лекарства? Куплю на всякий случай, а Володя даст мне на их коробочках автографы…»
«Феназепам и пиразидол… А, что касается его автографа, то каждый, кто открывает коробочку этих лекарств, получает Володин автограф… инструкции к ним написаны и подписаны Володей!»
«А как твоя фамилия, друг мой?» – уже без всякого ехидства, а скорее даже с каким-то не свойственным характеру великого тигролова, подобострастием, сказал Сысоев. «Дурного… не от слова „дурак“, а…»
«Не продолжай! Хорошая и знаменитая русская фамилия… Я знаю историка, литератора и актрису Мариинки – 18-го века, Дурново…» – внезапно повисла пауза. Все не только замолчали, а словно оцепенели: кто с бокалом «грушевки» у губ, кто – с вилкой соленых грибов… Потом все зашевелились, поворачиваясь к Володе… Все, кроме Любы. Она не отрывала глаз все время от Сергея…
«Сегодня все женщины – твои», – шепнул на ухо Володе Сергей.
«И обе Любы…»
«Баба Люба – возможно, тоже внимательно слушала, что я о тебе говорил… А, вот Любонька… прости, не отдам!»
«Да она и сама не клюнула твои басенки, не открывает взгляд от тебя!»
«А ты знаешь, друг, я, кажется, первый раз влюбился… Никогда не чувствовал то, что ощущаю, просто думая о ней! Я чувствую ее… запах! Запах моей женщины…»
«Хватит шептаться, доктора, – повелительно рявкнула баба Люба, – вы же не одни за столом…»
«Извините, товарищи…» – в один голос сказали Володя и Сережа. Это получилось так справно, что в миг все за столом вновь стали единой семьей, любящих и искренне уважающих друг друга, ее членов!..
…«Люба, у тебя паспорт есть?» – рано утром, садясь за стол завтракать, спросил Сергей Любу.
«Конечно! Мне скоро 20!»
«Ты, что жениться на ней собрался? – Ехидно спросила Саша и правой рукой, как бы невзначай, слегка снизу приподняла свою пышную грудь, – а как же я?»
«Я – мужчина женатый! И моя красавица-жена, скоро родит мне второго ребенка!» – имитируя что-то вроде гордости (не понятно, по какой причине – то ли, что он – женатый и верный своей жене мужчина, то ли, что его любимая жена скоро родит ему второго ребенка), ответил Сергей. При этом он не спускал глаз с Любы и подмигивал ей. А та радостно улыбалась, показывая ровный ряд красивых зубов-жемчужин. «Это хорошо, это по-нашенски! – сказала Саша. Значит, я еду с вами!» «Нет, родная, в мой ВАЗ 41 году. ты уже не поместишься! Профессор Фруентов предупредил, что он везет какой-то большой груз… Как бы не пришлось еще Любу на коленях назад везти…»
«Я – согласна на коленях…» – начала было Люба, а Саша ее перебила:
«Это видно – и туда тоже!»
«Возможно, и во Владивосток придется Любе сидеть на моих коленях… Сиденья – то давно одни железки остались!»
«У нее задница и на железках выдержит, не то, что моя, модельная! – буркнула Саша, и добавила, – а зачем вам во Владивосток ехать? Это, ведь, почти 100 км. от аэропорта в сторону?»
«Надо кое-что купить для профессора… Вряд ли ему наши – „грушевка“, „сливянка“, „ранетка“ – понравятся!»
«А, когда прилетает профессор?» – не унималась Саша. Через три дня…»
«Через три дня, а ты собираешься ехать сегодня, да еще Любке велишь паспорт прихватить… Ясненько!»
«Ну, коль, „ясненько“, что спрашиваешь?.. Вас с Катей во Владивосток отвезет Володя… Мы с месяц здесь погостим, если еще у профессора не будет каких-нибудь для нас заданий… Такой занятый человек и бросает все, летит сюда…»
«А что не понятного, – сказал Всеволод Петрович, – я четверть века брожу здесь, каждый кустик мне знаком, каждое дерево…»
«Каждая болотная кочка…» – прервала его Саша, переключившись с Сергея, оскорбившего ее глубокие чувства, и перенесла свою досаду на Всеволода Петровича…
«Да, Сашенька, ты права, – словно не замечая тона, каким сказала Саша о болотной кочке, и того, как бестактно она перебила его, далеко не молодого человека, да еще легенду ДВ, ответил ей Всеволод Петрович. И добавил: «Я знаю каждую болотную кочку и, это далеко не все, что мне в южной тайге ДВ, знакомо, и с чем я породнился!»
Саша, поняла, что нагрубила Всеволоду Петровичу, и очень мягко, заинтересованно, спросила его:
«А плантации женьшеня, такие, как у бабы Любы, находили?»
«Не то, что плантации, больше двух-трех растений рядом не находил… У Любы их, думаю сотня, если не две!.. Я за всю свою жизнь всего 15 корешков выкопал!..»
«А сколько съе..», – «съели», хотела спросить Саша и прикусила язык, почувствовав, что опять сморозить и проявит бестактность по отношению знаменитого краеведа, да еще друга семьи «своего парня», как она все еще называла Сергея в своем тускнеющем о нем воображении…
«И корешки сушеного женьшеня ел, и вытяжку из них пил, и чай женьшенем заваривал… И все это и ты, Сашенька, попробуешь, как устроим застолье в честь моего дорого фронтового друга!»
«Из бабы Любиного женьшеня?»
«Нет! В нем еще хорошо надо разбираться… Может быть, он занесен в Красную Книгу СССР! Я прихватил свой, уже готовый к потреблению!»
«А я – молода и здорова… зачем мне женьшень?»
«Зачем женьшень молодой и здоровой девушке, ты услышишь от самого профессора Фруентова!»
«А, как я пойму – правду он говорит, или шутит, если он будет при этом смеяться?»
«Сразу не поймешь, – это вмешался в разговор Володя, подходивший к ним, ведя под руку Катю, – попьешь женьшеня, одной извилиной будет больше, тогда наверняка все поймешь!»
«И то, почему Сережа привез сюда меня, его девушку, а во Владик едет с другой, которую знает всего-то ничего!»
«А это поймешь в первую очередь!»
…Завтракали быстро, словно торопились все куда-то, молча, словно языки вместе с горячими пирожками с зеленым луком и яйцами, проглотили. Даже, что кому передать: молоко в крынке, крутую сметану, дымящийся кофе, или чай – черный без трав, черный – с травами, сок из третьего, а не из двадцать третьего кувшина, – читали по глазам.
…Соки были из всевозможных лесных и садовых ягод, и плодов. Как-то: лимонника, аралии маньчжурской, дикого томата, «волчьих» ягод, смороды всех цветов, рябины, калины, слив и другие всякие, какие могут быть только на Юге ДВ! Каждый за столом, жуя и глотая, думал свою думку! Вот так:
Всеволод Петрович – «Интересно, что скажет Коля, увидев такое чудо – плантацию в треть га женьшеня?»
Баба Люба: «Счастливая я женщина: такие интересные люди у меня за столом! Надо что-то придумать, чтобы у них в памяти осталось, кроме поляны женьшеня! А Сережка – кобель: жена на сносях, а он мало, что девку из Москвы сюда привез, да еще племянницу Всеволода охмуряет открыто! А, они? Современные молодые женщины. Что у них на уме? Сережка с Володькой вдвое их старше. Побалуются и бросят!»
Катя: «Сережка втюрился в Любку. Нам со Светкой ублажать Володьку. Ну, да ладно! Здесь рай, а в раю – все дозволено!»
Саша: «Володьке не дам… А вот, если Всеволод Петрович… Не раздумываясь отдам ему свою девственность… Знатный старик!»
Люба: «Зацелую до смерти, изомну, как цвет… только в лес въедем! Во Владике так любить его буду, что про бухту „Золотой Рог“ забудет!»
